Нет..)))) Но есть сцена одна, когда старого еврея в инвалидном кресле с балкона скидывают... жжжесть...((

Ее жизнь, отмеченная равно грандиозными удачами и драмами, сильно изменилась, когда Николь Кидман исполнилось 40. И, в свою очередь, изменила ее саму. Новая встреча со всемирно известной актрисой, способной исчезать в своих героинях, и женщиной, которая исчезнуть уже не боится.

У нее теперь есть огород. И она возделывает свой сад буквально. В саду скоро – как только вообще начнет ходить – будет гулять маленькая Сандей. У которой полное имя даже еще более звучное – она Sunday Rose, Воскресная Роза. И фамилия у нее звучная – Кидман-Урбан. Она родилась в июле и похожа на отца. Родители наотрез отказались продавать ее фото прессе, что так принято у голливудских звезд – подзаработать миллион-другой на отпрыске. Но мать маленькой Сандей… «Да я становлюсь форменной львицей, когда дело доходит до моих детей! Царапаюсь и рычу!» – честно признается Николь Кидман. Которую, вообще-то, трудно представить царапающейся и рычащей. Особенно сейчас, когда она – само умиротворение.

У нее теперь новая семья, в которой нет места ревности и зависти. У нее еще одна маленькая дочка. У нее есть свой огород на ранчо в Теннесси, где она выращивает цукини величиной… «Величиной… величиной… да вот такие!» – распахивает она руки, как завзятый рыбак, описывающий добычу. «Мы даже проводим эксперимент: один не срываем, а наблюдаем. Интересно, до каких еще размеров он способен вымахать!»

Николь Кидман пожинает плоды. Это новая фаза ее жизни. Фаза благоденствия и спокойствия. Но уж такой Николь человек, что спокойствие для нее не означает отсутствия чувств, сильных и глубоких.

Psychologies: Выносить и родить ребенка – эти ощущения были для вас совершенно новыми. Что вы чувствовали?

Николь Кидман: Эти ощущения… первобытные, первозданные, базовые, что ли. Я имею в виду и в физическом, и в психическом плане. Ты словно вступаешь в диалог с собственным телом, в каком-то смысле раздваиваешься… Знаете, когда женщина переживает выкидыши, то после каждый раз ощущает ненужность своего тела – что-то вроде тюбика, в котором закончилась зубная паста: нет пасты, зачем он теперь… Эта беременность – совсем другой опыт: мое тело мне наконец понадобилось по настоящему делу, не для работы, не для глянцевых фото, не для других людей. Оно понадобилось мне.

Psychologies: То есть для вас ваше тело – это не вы сами?

Николь Кидман: Не совсем я. Не вся я. Беременность, по-моему, доказательство назависимости тела. Его способности… как это называется в политике? К автономии! И мне нравится это! Я не говорю о том, что вообще-то уже не надеялась пережить такой опыт: возраст… Когда я увидела Сандей, тогда еще просто комочек плоти, на экране во время ультразвукового исследования, я заплакала. В тебе вырастает другой человек, да, но главное – что в тебе, что это происходит с тобой! Я не из тех, кто скользит по поверхности жизни, я внедряюсь, переживаю, принимаю близко к сердцу. Я по жизни не наблюдатель и не созерцатель. Я участник. Поэтому для меня так важны «беременные» переживания.

Которые пришлись на чрезвычайно сложные съемки «Австралии» в самом диком регионе страны… Да, то, что я беременна, выяснилось в разгар съемок. А снимали мы по преимуществу в окрестностях крошечного пыльного городка Куннунура, палящее солнце и +38 оС – там это норма. У меня был жуткий токсикоз, все прибавляют в весе во время беременности, а я теряла. Странное было чувство. Странное и неповторимое: тошнота и счастье. Одновременно. И постоянно. А мы еще и снимали по 15 часов день. Но я сказала себе, что должна закончить этот фильм, и все. Должна. Себе – потому что это, наверное, главная моя роль за все эти годы. Базу и Хью (Баз Лурман, режиссер «Австралии»; Хью Джекман, старый друг и партнер по фильму. – Прим. ред.) – потому что подвести их невозможно. Коннору (13-летний приемный сын Кидман. – Прим. ред.) – потому что он работал на съемках с лошадьми, настоящим конюхом и объездчиком, и это была его первая в жизни работа, и нужно, чтобы я была рядом. Ну и потом, мне стены помогали. Быть дома – для меня это очень важно. Наша красная пыль и то мне не мешала! А она особенно мелкая, забивается в микронные отверстия... Мой патриотизм, наверное, химического свойства. Я называю его физиологическим патриотизмом – как у дерева, которое может расти только вот на этой почве, питаться только вот этой водой. Хотя, казалось бы, я должна была бы ненавидеть наш климат – все детство была белой вороной среди загорелых серфингистов, полжизни проводящих на гребне волны в окрестностях Большого рифа или, на худой конец, на сиднейских пляжах!

У меня даже прозвище было – Цапля. Естественно, из-за роста, длины конечностей и упрямства моей белесой кожи, которая не желала загорать, а сразу сгорала до волдырей. Я и актрисой-то стать хотела и играть начала – кажется, в пять лет, какие-то пантомимы в детском уличном театре – потому, что не хотела быть собой. Особенно подростком: быть мной было мучительно – худющей и длиннющей, со страшно длинными руками и ногами... Я даже удивлялась, когда кто-то бросал на меня взгляд дважды…

Psychologies: Вы обратили внимание на то, что в вашей нынешней жизни много совпадений? Вы приезжаете в Австралию, чтобы сыграть богатую бездетную женщину, которая, попав в Австралию, переживает нечто вроде духовного возрождения. И здесь вы узнаете, что беременны, что начинается новый этап жизни, для вас открывается новый опыт…

Николь Кидман: Вот и Баз, мой старый и самый, может быть, близкий друг, сказал: обрати внимание, твою героиню зовут Сэйра, Сара. А Сара
ПЕЙКЮЛЮ
– знаковый библейский персонаж: бесплодная женщина, утратившая все надежды иметь детей, которая внезапно чудесным, необъяснимым образом оказывается беременной… Я думала об этом… Но мистика… Нет, это какая-то кухонная мистика – попытки объяснить неведомым, волшебным то, что с нами происходит. Мне больше нравится версия моей сестры. У нее четверо детей, и она говорит, что проверила на себе: в беременном состоянии ты привлекаешь к себе счастливых людей. Причем счастливых не по обстоятельствам жизни, а по свойствам характера, естественным образом умеющих ценить то, что есть, каждый момент жизни, благодарных ей. То есть, видимо, существует в природе круговорот энергии счастья.

Psychologies: Очевидно и другое совпадение: многое в вашей жизни пошло на лад, когда вы расстались с Томом Крузом. Именно после этого вы доказали, что являетесь едва ли не самой яркой трагической актрисой Голливуда, нашли новую любовь, родилась Сандей...

Николь Кидман: Том играл в моей жизни огромную роль. Это правда. Может, сам масштаб этой роли и был для нашей пары фатален? Знаете, я думала об этом, когда мы с Китом решили пожениться. Мы познакомились на Днях Австралии в Лос-Анджелесе. Это такой смешной праздник, когда кенгуру жарят, продают прекрасные вещи, сделанные аборигенами, и поют наши песни. Называется G’Day LA – от нашего традиционного австралийского приветствия: мы вместо «Привет!» или «Добрый день!» говорим «Джи-дэй!», сокращенное от Good day. Так вот, мы встретились на Джи-дэе, и я сразу почувствовала, что Кит – мой человек, у нас много общего, мы оба «с того конца света», оба состоялись в Америке, оба стесняемся и все мешкаем… Кит страдал и алкогольной, и кокаиновой зависимостью, в чем честно мне признался. Потом он лечился, и теперь все, дай бог, в прошлом. Но и тогда это известие меня вовсе не смутило. Потому что уж кому, как не мне, знать, что такое болезненная зависимость. У меня была такая – от любви. Вообще любовь – и любовь к Тому в частности – была очень мощной силой в моей жизни. Это, наверное, мой фатальный порок и главная моя добродетель – способность так любить. До растворения в другом. До исчезновения.

Psychologies: Вы не чувствуете подобной зависимости от Сандей? Не исчезнете в дочери?

Николь Кидман: Опасность есть. Стать матерью в 25 или в 41 – большая разница. В 41 уже как-то знаешь жизнь. И материнские чувства острее. В любви к ребенку больше боли, больше страха, тревог. Я смотрю на Сандей, и сердце иногда просто обливается кровью. Не знаю почему. Никаких оснований, а бывает безысходно страшно. Страх становится неизбежной оборотной стороной любви. И распространяется на все, что тебе дорого, – раньше за Беллу и Коннора я так не боялась. Нет, любовь к ребенку, когда ты уже многое повидал, совсем иная. Всегда будешь чувствовать дистанцию между ним и собой. Всегда помнишь, что не всесилен. Это и есть самая большая горечь. Ну и радость. Дети – единственная гарантированная форма вечности, которая нам доступна… Кто это сказал, не помните?

Psychologies: Вы ощущаете какую-то разницу между чувствами к своему родному ребенку и к приемным, которых сами на свет не произвели, а лишь растите?

Николь Кидман: Не знаю… Не знаю… Наверное, если бы дочка родилась у меня тогда, когда в семье появились Белла и Коннор, я могла бы ответить на этот вопрос. А сейчас не знаю. По-моему, возраст, в котором становишься матерью, важнее. Я списываю болезненность моего отношения к Сандей именно на счет возраста. Может ли физиология влиять на качество любви? Но это было бы просто ужасно!

Psychologies: Ваш личный опыт не изменил вашего отношения к любви вообще, к привязанностям?

Николь Кидман: Когда я выходила замуж в первый раз, все разворачивалось быстро. Мы познакомились с Томом, и я уже через неделю знала, что выйду за него. С Китом было иначе. Почему-то мне хотелось, чтобы у каждого из нас было время осознать, что другой тоже одинок… И принять его в свою жизнь. Но я – прежняя я. Если я хочу быть с кем-то, то хочу быть с ним. Если люблю, то у меня есть обязательства. Если люблю, то люблю. И все.

Psychologies: Получается, вы живете буквально по словам брачной клятвы: «в богатстве и в бедности, в здравии и в болезни»…

Николь Кидман: Ну что ж, значит, получается! Счастье для меня – вовсе не совершенство и даже не попытка его достичь. Счастье – в узнавании человека, который заворожил, и заинтриговал, и привлек тебя. В узнавании его смешных черт, недостатков, слабостей. Узнавании того, что так привязывает тебя, что делает его неповторимым.

Psychologies: Ваши старшие дети – тинейджеры. Не было болезненной реакции на появление Сандей?

Николь Кидман: Я вообще-то ждала худшего. Но их реакция демонстрирует, что я их, видимо, не так уж и затерроризировала. Хотя иногда мне казалось… Знаете, между нами с сестрой и мамой были совсем другие отношения. Родители у нас очень «левые», мама была и остается ну просто боевым отрядом феминизма! Она старалась и во мне воспитывать боевые качества. А я пыталась «слиться с пейзажем», отвлечь от себя внимание. Она же вновь и вновь требовала решительных действий, независимости… Мы с сестрой постоянно отстаивали себя, то, что нам свойственно. Мне кажется, Белле и Коннору не приходилось отстаивать в себе то, что естественно. И они всегда держатся вместе, между ними нет соперничества, в их отношениях нет самоутверждения. И им даже в голову не пришло видеть в Сандей конкурента. И потом – возраст. Да разве в 13 или в 16 лет есть что-то важнее твоей собственной жизни? Увы, мы, родители, с этого момента начинаем уходить в прошлое. Я-то переживу это легче других – еще раз спасибо Сандей.

Psychologies: А изменилось ли с ее рождением ваше отношение к тому, что происходит в мире? Экономический кризис, например, – что вы думаете по этому поводу? Конечно, понятно, что вы богаты…

Николь Кидман: Я недавно прочла где-то в интернете… На Филиппинах есть племя в горах. Там люди не могут послать детей в школу. Отдать детей в школу – это стоит десять долларов в год, что для них очень, очень дорого. Мне кажется, я ответила на ваш вопрос.

Psychologies: То есть?

Николь Кидман: То есть я считаю, что нам, в Европе, в Америке, в Австралии, даже раздумывать об этом нечего! И дело не в том, что я сужу с позиций состоятельного человека. Нам вообще не стоит судить о том, что такое
ПЕЙКЮЛЮ
благосостояние. Мы на самом деле не знаем настоящей бедности: нам повезло родиться там, где мы родились, можно сказать, что мы просто выиграли в генетическую лотерею и ничем такого выигрыша не заслужили. А при этом склонны еще и поныть при любом удобном случае!

Psychologies: Было в вашей жизни что-то, о чем вы сожалеете?

Николь Кидман: (Она задумывается.) ...Можно бороться с жизнью. Можно извиваться и егозить, уходить от вопросов и давать слишком простые ответы, утверждать, что происходящее неверно и несправедливо. Но жизнь научила меня: лучше дать ей течь свободно, что называется, отпустить вожжи. С тех пор как я этому научилась, мне легче стало принимать любовь и отдавать ее. И Сандей… Ребенок, я считаю, – это такое благословение, которое мы получаем от жизни. И я спокойно скажу это в глаза даже тем, кто не хочет иметь детей, кто сейчас решает, иметь ли: не стоит сторониться благословения.
Из выпуска от 07-04-2009
рассылки «Новости кино и шоу-бизнеса»

Шарлиз Терон люблю особенной любовью..)))

Шарлиз Терон родилась 7 августа 1975 года в небольшом городке Бенони на юге Африки, в 25 километрах от Йоханнесбурга. Ее родители владели небольшой фермой, а также компаний по строительству дорог. Перспектива заниматься разведением коров не очень то радовала маленькую Шарлиз, и она решила сделать все возможное, чтобы избежать этой участи - в 6 лет начав заниматься танцами, через некоторое время она стала всерьез подумывать о профессиональной карьере в области балета - в возрасте 13 лет Терон перевели в балетную школу в Йоханнесбурге, что открывало перед ней большие горизонты.
Победив в 16 лет на конкурсе моделей, участвовать в котором она решила по совету матери, Терон решила сменить на время сферу своей деятельности и отправилась в Италию, чтобы принять участие в проходящем на острове Капри международном конкурсе моделей. Однако уже через год Шарлиз поняла, что не хочет, чтобы ее воспринимали только как симпатичную пустышку и решила вернуться к своей первой страсти - балету, поступив в престижную танцевальную школу в Нью-Йорке. Но ее мечтам не суждено было сбыться - травма колена положила конец ее балетной карьере, лишив Шарлиз самого главного в ее жизни.
Не имея возможности заниматься любимым делом, подавленная Шарлиз отправилась в Голливуд. Ее заметили там совершенно случайно - однажды, когда банковский служащий отказался выдать ей деньги, она закатила ему "сцену", свидетелем которой стал агент, занимающийся талантами (открывший в свое время также Рене Руссо и Джона Харта). Не имея никаких других вариантов, и без гроша в кармане, Шарлиз ничего не оставалось, как согласиться с предложением начать актерскую карьеру. Для начала ей, правда, пришлось на протяжении некоторого времени исправлять свой Южно-африканский акцент, но вскоре она уже получила свою первую работу – эпизодическую бессловную роль длинной в несколько секунд в «Детях Кукурузы 3», где она сыграла одну из мамаш в парке. Далее последовали "Два дня в долине" /2 Days in the Valley/, после чего Шарлиз приняла участие в прослушивании на роль в новом фильм Тома Хэнкса (его режиссерском дебюте) "То, что ты делаешь!" /That Thing You Do!/ и была выбрана им из числа прочих претенденток - и хотя тогда ей досталась лишь небольшая роль, это уже было хорошим стартом.
Снявшись в судебной ленте "Процесс и ошибка" /Trial and Error/, Шарлиз наконец-то приблизилась к первому эшелону звезд – ей предложили одну из главных ролей в «Адвокате Дьявола» - ее имя стояло на афише рядом с самим Аль Пачино и Киану Ривзом.
После этой ленты на актрису посыпались предложения от киностудий - в 1998 году она получила свою первую главную роль в диснеевской ленте "Могучий Джо Янг" /Mighty Joe Young/; в 1999 году снялась с Джонни Деппом с неудачной фантастической драме "Жена астронавта" /The Astronaut's Wife/ - эта роль частично перекликалась с ее работой в «Адвокате Дьявола» - в обоих лентах супруги Терон переживали мистические перемены в своей жизни (в данном случае, вернувшись после очередного полета, герой Деппа, переживший на орбите встречу с чем-то необъяснимым, начинает пугающе себя вести) - однако, если первая работа была воспринята критиками на ура, то «Жена Астронавта» получила крайне негативные отклики, как в отношении ленты в целом, так и игры актеров.
Важным шагом на пути к «Оскару» в карьере Терон стала трогательная драма «Правила Виноделов» режиссера Лассе Халстрома – лента получила 7 номинаций на «Оскар», включая «лучший фильм», две из которых материализовались – Майкл Кейн был признан лучшим актером второго плана, а Джон Ирвинг получил награду за лучший сценарий. Молодую многообещающую актрису киноакадемики в тот раз решили обойти вниманием, однако признание, как оказалось, было лишь вопросом времени.
В «Азартных Играх» Джона Франкенхаймера Шарлиз в очередной раз досталась роль подружки одного из главных героев, хотя и более насыщенная действием по сравнению с предыдущими аналогичными работами. «Военный Ныряльщик» и «Легенда Баггера Вэнса» также не оставили в карьере Шарлиз какого-либо значимого следа и были лишь очередными ступеньками на пути к по-настоящему главным ролям.
Мрачные «Ярды», в которых Шарлиз удалось получить роль депрессивной наркоманки, девушки героя Хоакина Феникса, послужили для нее неплохим опытом – продюсером нелегко было поверить в то, что жизнерадостная блондинка Терон сможет примерить на экране столь непривычный для себя образ, однако актриса справилась с этой задачей великолепно.
Как это не парадоксально, зрители довольно прохладно восприняли и позитивно-романтический образ Терон в мелодраме «Сладкий Ноябрь» - ремейке одноименной ленты 1968 года, трогательной истории любви смертельно больной девушки и циничного бизнесмена (Киану Ривз), жизнь которого меняется на 180 градусов после встречи с героиней Терон. Лента показалась зрителям слишком «Сладкой» и собрала в прокате США скромные 25 млн долларов (при бюджете в 40 млн), получив при этом весьма слабые рецензии критиков.
После небольшой роли в «15 минутах» с Робертом Де Ниро, Терон снялась в романтической комедии Вуди Аллена «Проклятие нефритового скорпиона» - однако главную женскую роль в своем проекте Аллен все-таки доверил другой актрисе – Хэлен Хант.
Далее был киднэппинг в исполнении Кевина Бейкона и Кортни Лав - «24 Часа» /Trapped/ прошли в прокате США практически незамеченными – малоинтересная история похищения у героини Терон ребенка показалась зрителям совершенно неубедительной, не говоря уж о журналистской братии. Как результат – скромные 6 млн сборов при 30-миллионом бюджете.
Для того, чтобы добиться настоящего признания со стороны кинокритиков, Терон пришлось пойти на по-настоящему героический поступок и обезобразить себя для новой роли до неузнаваемости. Бывшей модели пришлось перевоплотиться в уродливую проститутку, одержимую параноидальной ненавистью к мужчинам – и тем сложнее было данное перевоплощение, что в основу фильма была положена история реальной серийной убийцы. Шарлиз удалось разбудить внутри красавицы настоящее чудовище, монстра, поразившего своей игрой членов киноакадемии – обойдя в своей номинации Наоми Уоттс, Саманту Мортон и Диан Китон, Терон была удостоена первого в своей карьере «Оскара» (надеемся, не последнего). Вернувшись после этого триумфа к себе на родину, актриса была отмечена правительственной наградой и принимала поздравления лично от президента ЮАР.
И если «Монстр» отпугнул многих рядовых зрителей, то вышедший в том же году криминальный триллер «Ограбление по-итальянски» с Марком Уолбергом и Эдвардом Нортоном неплохо показал себя в прокате – еще бы, ведь ленты из разряда «как украсть миллион» всегда привлекали зрителя. Сборы картины, только внутри США превысившие 100-миллионную планку, побудили продюсеров запустить в работу сиквел. Продолжение ленты под названием «Ограбление по-бразильски» должно увидеть свет в 2006 году, актеры уже дали свое согласие на участие в проекте.
В 2005 году Шарлиз решила пойти по стопам Анджелины Джоли и Миллы Йовович, попробовав себя в жанре женского экшн-муви. Ей была предложена главная роль в экранизации популярного мультсериала «Эон Флакс», придуманного в середине 90х годов Питером Чангом и застолбившего себе место в эфире американского MTV. Как часто бывает в подобных случаях, полнометражный продукт оказался не столь востребованным, как его оригинал – сборы за первый уик-энд составили скромные 12 миллионов, что при 60-миллионом бюджете можно расценивать как провал.
Не стоит, однако, забывать, что актрисе с успехом удается чередовать работу в развлекательном кинематографе с серьезными ролями, рассчитанными на внимание киноакадемиков. К таким лентам относится и вышедшая в этом же году производственная драма из жизни трудящихся женщин, борющихся за свои права - «Северная Страна» имеет все шансы попасть в список лент, номинированных на «Оскар», так что, кто знает, может Терон и в этом году улыбнется удача.

Прелестное создание..)))

Самый интересный мужчина 2000-х, по мнению многих. Самый желанный холостяк, на взгляд незамужних. «Самый сексуальный из ныне живущих», по версии журнала People. Встреча с Джорджем Клуни, возможно, самой искренней звездой тысячелетия.

Легкомысленный прищур карих глаз. Старосветская элегантность. Американская контактность. Вереница глянцевых избранниц. Поместье с виллой XVIII века в Италии. Чмоки в щечки млеющих поклонниц, крепкие рукопожатия поклонникам, легкий росчерк каждому охотнику за автографом. Участие в благотворительном аукционе, где он продал свой поцелуй.

Артист-душка и режиссер-интеллектуал. Открытость и экстравертность. Радость и кураж. Таким я видела его во время Каннского фестиваля. Когда позже мы встречаемся на интервью, я жду, что вот сейчас сидящий передо мной седоватый человек с серьезным, сосредоточенным лицом включит свое поражающее наповал обаяние. Как лампочку, мгновенно. Но ничего такого не происходит. Сейчас кажется, что главная его характеристика — не мужской шарм и темперамент, а глубокое спокойствие. Его чуть узловатые руки спокойно лежат на подлокотниках. Он спокойно прислоняется к спинке кресла. Его речь размеренна и детальна. Джордж Клуни не включает лампочек неотразимости, не старается понравиться, не работает на публику. Он ведет себя естественно — в соответствии с ситуацией.

Ему свойственны особый такт и особый шик. Ни одну свою актерскую неудачу он не свалил на режиссера. Не клеймил критику и публику, когда они отвергли его выстраданный режиссерский дебют «Признания опасного ума». Ни один из его романов не закончился публичным скандалом. Ни одна из его бывших возлюбленных не сказала о нем недоброго слова. И он не высказался ни об одной…

Он умеет носить деловой костюм, он не casual, он всегда держит дистанцию, но нашел особую для того манеру: быть открытым, ничего не скрывать, не особенно сосредотачиваться на себе, не холить свои фобии, комплексы и пристрастия. Именно поэтому ему можно задать любой вопрос и не бояться, что он может счесть его бестактным.

Psychologies: Вам 46. Как вы считаете, вы начали стареть?

Джордж Клуни: Да… вопрос… Когда я бросил университет и приехал в Лос-Анджелес, то первое время жил у сестры своего отца, тети Розмари. А Розмари Клуни была в молодости очень известной поп-певицей, но со временем, естественно, начала стареть, не смогла больше брать высокие ноты и из поп-музыки перешла в джаз. И стала лучше петь! Обрела славу великой джазовой певицы. Я спросил ее тогда, как ей удался такой трюк. Она ответила: «Нашла удовольствие в том, чтобы брать низкие ноты. Мне больше не нужно демонстрировать себя, самоутверждаться. Теперь я могу просто служить музыке». Я тогда до конца не понял, что Розмари имела в виду, но запомнил. И только сейчас оценил ее мысль: в низких нотах есть своя прелесть. Ограничение может стать даром, черно-белое в одежде, в кино — особым шармом и шиком. Мое время, время звезды на главную мужскую роль, подходит к концу. И я надеюсь, что скоро мне будет позволено снимать фильм и при этом не играть в нем! Ведь интереснее быть художником, чем краской. Я связываю надежды на новую жизнь с уходом из кадра, когда я стану первым лицом за ним — продюсером, режиссером, сценаристом. Если хотите, тетей Розмари, чтобы петь джаз, а не какой-то там поп.

Psychologies: Но физическое, чисто физическое старение вас не пугает?

Клуни: Два года назад со мной произошло крайне неприятное событие. Я заболел на съемках «Сирианы». Для этой роли чуть не за месяц мне пришлось поправиться на 16 кг, что само по себе нездорово. И в фильме была сцена пытки, когда меня бросают на пол. После съемок у меня сутками трещала голова, а из носа, извините, постоянно текло. Врачи пытались понять, что со мной происходит. И сходились во мнении, что у такой артистической натуры, как я, голова и правда может трещать, а будучи артистической натурой, я обычную головную боль несколько драматизирую. Продолжалось это две недели, пока один невропатолог не поставил диагноз: разрыв твердой оболочки спинного мозга. Из носа у меня текла спинномозговая жидкость… Сделали операцию — теперь шейные позвонки скреплены пластиковыми болтами — и сказали, что при правильном образе жизни, то есть крайне осторожном, на окончательное выздоровление уйдет год… Знаете, после сорока узнаешь одну интересную вещь: организм твой начинает напоминать лодку, дающую течь то там, то сям. И вопрос только в том, хватит ли у тебя пакли законопачивать протечки.

Psychologies: И какова ваша «пакля»?

Клуни: Об этом подумать я тогда не успел. Через шесть дней на Азию накатило цунами, и я решил инициировать телемарафон для сбора средств в пользу пострадавших. Я носился в фиксаторе шейных позвонков — большой такой ошейник — и орал на телегруппу. Потом наступил момент, когда по производственному графику надо было начинать съемки «Доброй ночи и удачи». И я их начал. Причем я там еще и играл, а у меня из-за операции обнаружились провалы кратковременной памяти, поэтому роль свою, очень небольшую, я записывал на длинных шпаргалках… Словом, задним числом я пришел к выводу, что все это и было «паклей», — уж если осторожничать не в моей натуре, то надо жить так, как свойственно, органично.

Psychologies: Вы учитесь на ошибках? Вообще на чем учитесь?

Клуни: Похоже, я не делаю выводов из практики. Я наблюдаю. Например, у меня есть собственный способ оценить человека, я называю его «тестом обслуживающего персонала». Скажем, режиссер или продюсер приглашают меня для переговоров. Естественно, начинаются ритуальные танцы — когда они рассказывают мне, как они значительны и как я неповторим. А я в это время наблюдаю, как они обращаются с секретаршей, с парнем, который принес кофе, с девушкой на ксероксе. И очень скоро становится ясно, с кем я имею дело, — по тому, как человек ведет себя с людьми, находящимися не в той ситуации, чтобы постоять за себя. Мелких «тиранов слуг», «деспотов официантов» я просто ненавижу. И иногда сворачиваю разговор на полуслове.

Psychologies: Следовательно, вы человек довольно резкий.

Клуни: Просто у меня обостренное чувство справедливости. Это в генах — от отца-ирландца. И от воспитания — в семье политических идеалистов. Мои родители — американцы старой закваски. Это сказывалось и в их личной жизни, и в жизни вообще. Они познакомились, когда отец был молодым журналистом и писал о конкурсе красоты в одном графстве в Кентукки, а мама была победительницей этого конкурса. Любовь с первого взгляда, предложение отец сделал на первом свидании. И с тех пор они вместе… Через все мое детство прошла их удивительная, на сегодняшний взгляд, воспитательная мера: раз в год нам с Адой (старшая сестра Клуни Аделаида. — Прим. ред.) родители читали Конституцию США — чтобы мы росли с мыслью, что живем в стране, главный закон которой дает человеку право встать на пути несправедливости. Кроме того, отец экзаменовал нас: кто такой Мартин Лютер Кинг? кто такой Малколм Х? что они сделали? Эти тесты я помню лет с пяти. Когда во время войны во Вьетнаме священник в своей проповеди — а в церковь мы, католики, ходили неукоснительно — говорил: «Гражданскому неповиновению нет оправдания», отец с матерью просто вставали и выходили из церкви. Ну и мы за ними.

Psychologies: Отец был для вас идеалом?

Клуни: На примере всей своей жизни отец демонстрировал: мир испытывает человека на цельность. А цельность личности — главное. Я наблюдал это каждый день, все детство, всю юность. Отец работал автором и ведущим новостных программ на местных телестанциях в Кентукки, в Огайо. Мама тоже работала на ТВ. Зарабатывали немного. Нянь для нас сестрой нанять было не на что. Так что с шести лет я околачивался у мамы с папой на работе. ТВ и было нашей с Адой няней. Лет с восьми я стал помогать родителям в студии. В 11 крутил телесуфлер для папы — когда он был в эфире. Обозначал место для камер, принимал «гостей студии». Самое прекрасное было сидеть на полу под камерой и смотреть на отца в кругу его коллег-репортеров, слушать, о чем они говорят, как из тьмы новостей выделяется главное, важное… ТВ было моей жизнью, но я видел, что отец всегда боролся — главным образом с менеджерами своих телекомпаний: он боялся, что развлечение вытеснит новости, и считал своим долгом этого не допустить. Его не раз увольняли, приходилось менять каналы. Его профессиональная жизнь была бесконечной битвой — за правдивую информацию в конечном итоге. И за собственную цельность.

Psychologies: А что для вас может стать испытанием личностной цельности?

Клуни: Я в жизни так не потел, как на собственном выступлении в Совете Безопасности ООН на слушаниях по гуманитарной катастрофе в Дарфуре, — мы с отцом были там незадолго до того. Видели колодцы, наполненные не водой, а телами. Женщину, прижимавшую к груди голову своего ребенка. Голову, только голову! Тела не было… Да, и на Совете Безопасности я должен был выступить как независимый свидетель и активист. Я приготовил речь, на которую предварительно хотел взглянуть Джон Болтон, тогда посол США в ООН. Я знал, что написал совсем не то, что он бы хотел услышать. А приглашен я был именно им! Я добивался признания произошедшего в Дарфуре геноцидом, а Болтон не квалифицировал этнические чистки в Судане как геноцид. Получалось, что я воспользовался им как рычагом…

Psychologies: Не хуже ли, что вы, скорее всего, были приглашены как мистер Голливуд, благодаря своей актерской славе? «Шоу-бизнес на службе у политики»?

Клуни: А вот это меня как раз не смущает. Слава и миллионные гонорары звезд должны служить не только развлечению, но и изменению мира. Я даже не считаю, что это звучит высокопарно.

Psychologies: Здесь для вас есть границы? Во время последнего Каннского фестиваля два дня общественное мнение гудело после того, как на благотворительном вечере американского Фонда по изучению СПИДа вы продали некоей неизвестной свой поцелуй за 350 000 долларов…

Клуни: Да, я в курсе: общественное мнение было озабочено вопросом, не проституция ли это.

Psychologies: А для вас тут нет вопроса?

Клуни: Если этот поступок поможет спасти чью-то жизнь, мне неважно, как он кем-то оценивается.

Psychologies: А вообще сторонняя оценка для вас важна?

Клуни: Да, если я не уверен в собственной. Когда Буш начал войну в Ираке, я был среди безусловного меньшинства, которое выступило категорически против. С телеэкрана меня назвали предателем, медиа усомнились в продолжении моей карьеры — ввиду антипатриотического поведения, которое не может быть близко американскому зрителю. Но вообще актеру конфликт с общественным мнением дается нелегко: ведь это важная, очень значимая часть нашей профессии — угодить публике, стараться понравиться ей, увлечь ее. А когда сознаешь, что настроил против себя половину этой самой публики, становится как-то не по себе.

Psychologies: От чего, кроме противоречий с публикой, вам становится не по себе? Вам вообще свойственны страхи?

Клуни: Да, я боюсь. Боюсь пережить друзей, всех своих... Мне время от времени, не часто, но снится один кошмар: я, 90-летний, сижу в кресле на колесиках, вокруг 30-летние люди, они громко смеются. Я пережил своих. Их нет, а я еще есть. И я не понимаю, почему смеются 30-летние: что теперь может быть веселого? Я имею в виду, что умирать, естественно, не хочется, но не хочется и пережить друзей.

Psychologies: А в личной жизни, кажется, вы ни к кому не спешите привязываться: мир с замиранием сердца следит за сменой дам вашего сердца…

Клуни: Мне кажется, это не говорит ни о моей повышенной сексуальности, ни о нечестности. А только о том, что мне интересны люди. Я не боюсь контактов, в том числе и самых близких.

Psychologies: Но без обязательств?

Клуни: Следует брать на себя те обязательства, которым можешь соответствовать. А следовать ожиданиям партнера, чтобы вот в данный момент ему польстить, — значит в конечном итоге подвести его. У меня есть опыт брака, недолгого, четырехлетнего. И я теперь понимаю, что на самом деле так ничего и не знаю об отношениях… Конец романа — всегда катастрофа, пусть и разной разрушительной силы. Мне всегда хочется что-то такое сделать для женщины, с которой расстаюсь. Может быть, я чувствую вину — меня ведь не было рядом, когда я был ей, возможно, нужен. Работа всегда для меня на первом месте. С этим ничего не поделаешь. Да я и не хочу что-то делать. И это еще одно преимущество возраста, зрелости: наконец начинаешь понимать, что для тебя действительно важно, и можешь посвятить себя своим подлинным целям. У меня они в последнее время все больше внутренние — сосредоточение на моих сценариях, дружба… Просто жизнь.

PSYCHOLOGIES №25, 2008